Дневник на двоих - Надежда Дягилева

24 августа 2006

Саша

Утром я вернулась домой. Кирилл уже отчалил на работу. Наша квартира поразила меня – как же быстро появляется налет беды на обыденной обстановке. Вроде все как всегда – только завяли цветы в спальне и постель не прибрана. На кухне пахнет горелым кофе и сигаретным дымом – когда меня нет, Кир позволяет себе здесь курить. Форточку открыть ему, конечно же, никогда в голову не придет, даже летом. Мойка полна грязной посуды, кухонное полотенце валяется на полу – Кир явно что-то пролил и вытер лужу первой попавшейся под руку тряпкой. Возле переполненного мусорного ведра – пустая коньячная бутылка. Я вздохнула. Кир всегда презирал тех, кто топит свои проблемы в стакане. То, что он встал на этот путь, говорит мне о многом. Прежде всего о том, что человек, которого я когда-то поклялась сделать счастливым, мучается по моей вине.

Кругом я виновата – перед Киром – зачем я его мучаю? Перед дочкой – как я могла ее бросить? Перед матерью – зачем я снова грызла ее печень, ведь все равно что сделано, то сделано? Перед тем, кто сидит в моем животе – вместо того, чтоб гулять с ним в парке на солнышке и лопать витамины, я плачу и не сплю ночами, каким будут его нервы?

Я решила взять себя в руки. Прежде всего, я уничтожила следы запустения в доме. Распахнула окна, впустив свежий воздух, что-то помыла, что-то выкинула, полила цветы, разложила по местам все мелочи, которые Кир имеет обыкновение бросать где попало.

Позвонила мужу. Была с ним добра и ласкова – то, что я определилась с выбором, сделало меня сильной. Сильному человеку легко быть великодушным. И потом, еще ничего не случилось – может быть, когда мы найдем мою дочь, Кир ее полюбит и сам захочет, чтобы она жила с нами?

Итак, я позвонила мужу. Кир, видимо, тоже взял себя в руки. Беседа у нас получилась такая, что посторонний, услышав ее, наверняка бы решил, что мы – идеальная пара.

Кир напомнил мне о встрече в доме ребенка – как будто бы я могла о ней забыть! Мы уговорились, что Кир заедет за мной в пять – пробки в это время нешуточные, чтобы не опоздать к семи, нужно выехать пораньше. Дежурное – «люблю, целую». Мы положили трубки и я разревелась. Если Кир меня бросит, я просто не смогу жить. Не смогу.

24 августа 2006

Кирилл

Утром Сашка позвонила мне как ни в чем не бывало. Я всегда любил эту ее легкость, ненапряжность – с вечера разругаемся вдрызг, наговорим друг другу такого, что она раз и за дверь и к маме. Или я свинчу к ребятам, пожар в душе водкой тушить – а потом встречаемся, и как не было ничего. Любимый, – говорит, – единственный мой. Ребята мне все завидуют, их-то жены пилят и пилят за любой пустяк, а мне все как с гуся вода.

Теперь-то я думаю, что дело вовсе не в легкости Сашкиного характера. Просто она так много от меня скрывала, что это у нее в привычку вошло – все свои чувства и эмоции настоящие прятать. Вот она и прятала от меня свою злость, свою обиду, притворялась, короче, идеальной женушкой. Мне бы радоваться – другие бабы и этого-то не умеют, а мне почему-то горько.

Я решил раньше смерти не помирать. Может, мы эту дочку еще сто лет искать будем. Вот найдем, тогда и будем решать, что делать. Может, она к нам жить идти не захочет. Может, у нее уже парень есть, и она с ним хочет жить, а не с мамой. Скорее всего, так и есть. Девки сейчас все ранние, а тут еще детдом прошла.

Короче, встретились мы с Сашкой как родные. Да мы и есть родные. Я ее обнял, с пузом поздоровался – негоже ведь человека игнорировать только потому, что он еще не родился – и поехали мы в этот дурацкий дом для сирот. Сашка, конечно, по дороге опять поплакала, но я уже привыкать стал, не дергаюсь так, как поначалу.

Там я Сашку опять в машине хотел оставить, но она уперлась – пойду с тобой, говорит. Ну, пошли вместе. Бабища не обманула. Ровно в семь выходит, не в халате, а в костюме каком-то задрипаном. Я к ней, Сашка за мной. Баба явно нам не рада. Глаза выкатила и давай наезжать. Все ты мне наврал, – говорит, – Не было твоей дочери у нас. Не было и быть не могло. Потому что – я таки навела справки – девочка такая умерла в роддоме. На третий день жизни. И если ты папаша, то не мог ты этого не знать. Только никакой ты не папаша, а будешь здесь еще околачиваться, я милицию позову, понял? И грымза ушла. Я хотел сказать, чтоб вернула деньги, но в это время вдруг боковым зрением увидел, как моя беременная Саша медленно и плавно, как в замедленной съемке, падает на чахлый московский газон.

Привести Сашку в чувство я так и не смог. Слава звериному оскалу капитализма, платная скорая, стоящая бешеных денег, примчалась моментально. Так моя Сашка неожиданно для нас обоих оказалась в больнице, в палате интенсивной терапии гинекологического отделения. Палата, конечно, сильно платная. Сашка вся увешена трубками, датчиками, вокруг койки куча каких-то мониторов, все пищит, гудит, светится и мигает. Вот только не знаю, поможет ли все это великолепие спасти жизнь нашего ребенка. Сашкин организм, потрясенный новостью пятнадцатилетней давности, непременно решил рожать сегодня. Пока врачам удается останавливать этот процесс бешеными дозами медикаментов, но сколько лекарств можно влить в беременную женщину без риска убить ребенка самим лечением?

Я пытался Сашку успокоить. Говорил, что может быть, это неправда, и тетка нам просто наврала, чтобы ничего не выяснять. Говорил, что завтра я поеду в роддом и все узнаю наверняка, а пока надо просто отдохнуть, поспать. Сашка смотрела на меня прозрачными глазами безумца и шептала – я чувствовала это, чувствовала. Я убийца, убийца – она вбила себе в голову, что девочка умерла из-за того, что Сашка ее бросила. Внезапно я разозлился. Ты и этого ребенка хочешь убить, дорогая? – ласково спросил я. – Хорош реветь, сейчас все узнаем наверняка. Мама твоя, говоришь, тогда парадом командовала? Вот у нее и спросим, отчего ребеночек на тот свет отправился. Может, она родилась такая – с жизнью несовместимая, и хоть ты ее бросила, хоть не бросила, дорога ей на тот свет все равно одна была. Я сейчас привезу твою мать, и пусть она нам всю правду и расскажет. А ты смотри, не вздумай рожать, а то я тебя своими руками задушу, если мне наследника погубишь. Сашка кивала. Я видел, что достучался до ее воспаленного мозга.

Через час я был у тещи. Дамочка она неприятная, но что хорошо – меня боится. Поэтому собралась она быстро и без капризов. В машине поохала – мол, ах, как жалко Сашеньку! Я молчал. О чем пойдет разговор, я ее предупреждать не стал, просто, типа, Саша просила приехать. В палате теща оробела. А может, действительно испугалась за Сашку, увидев ее бледное безумное лицо.

Сашка при виде матери оживилась, попыталась сесть. Попытка провалилась, но зато запели все датчики, замигали все лампочки на мониторах. Срочно прибежала медсестра, что-то еще вколола в тоненькую Сашкину вену, что-то измерила, что-то поправила, что-то подкрутила. Когда вся эта суматоха улеглась и медсестра, наконец, вышла, Сашка тихо и строго спросила мать – Расскажи, пожалуйста, мама, отчего умер мой ребенок?

Теща охнула. С лица ее сошла краска. Да что ты говоришь такое? Да когда это он умер? Да живая она! Живая!

Марина Константиновна, давайте уточним, – рассудительно произнес я, чувствуя, что вокруг меня как-то слишком много сумасшедших, – Вы утверждаете, что дочь Александры не умирала в роддоме ни на третьи сутки, ни на какие другие, да?

Конечно! – воскликнула теща. – Отличная девочка родилась, здоровая! И живая она, тьфу на вас! Как можно такое говорить даже.

А позвольте, уважаемая Марина Константиновна, поинтересоваться, – от волнения меня потянуло говорить высоким штилем – откуда Вам известно, что девочка живая и сейчас? Вы ведь видели ее последний раз пятнадцать лет назад? Или это не так?

Почтенная Марина Константиновна заюлила. Чувствовалась, что она как собака у реки, которую кусают блохи – очень хочется от блох избавиться, да в воду идти страшно. А не войдешь – закусают.

Мама! Хоть раз помоги мне! – вдруг крикнула Саша. – Ты же знаешь, я ищу мою девочку! Мне сказали, что она умерла, поэтому я попала сюда, мама!

Я не ожидал от Сашки такой экспрессии. Ее мать, видимо тоже. Снова запищали больничные датчики, замигали лампочки, забегала девочка в белом халате. В нормальной больнице нас давно бы выгнали, а тут, в сильно платной, сиди сколько влезет, хоть до самой смерти пациента.

Марина Константиновна посмотрела на капельницы, датчики, мониторы, Сашкины запавшие глаза и тихо сказала – Удочерили ее хорошие люди. Все в порядке с ней. Жива она здорова, и живет, как сыр в масле. Прости меня доченька, что сразу тебе этого не сказала, да уговор у нас был, что молчу я, как рыба об лед.

Сашка снова разревелась, но почему-то мне уже не было так страшно. Это ведь слезы радости, вряд ли они могут навредить малышу. Тещу как прорвало. Она говорила и говорила. Оказывается, девочку забрали себе богатые родственники малолетнего папаши. Родить они не могли, и уже собирались брать ребенка из детдома, как вдруг выяснилось, что Саша вот-вот станет мамой. Сосватать им ребенка Сашки родители Сергея и Марина Константиновна решили вместе. Те охотно ухватились за эту идею – ребеночек, рожденный здоровой молодой девочкой от здорового молодого парня, безусловно, устраивал их больше, чем дитя от неизвестных родителей из детдома. Единственным их условием была секретность. Никто, включая молодых родителей, не должен был знать, что они усыновляют этого ребенка. Более того, они выдавали дочку Саши за свою родную дочь. В роддоме за некоторую сумму денег была заактирована смерть безымянной девочки-отказницы, трех дней от роду, и рождение желанного ребенка, девочки Полины у богатой четы Юровских. Сашка жадно внимала маминым словам. Теща рассказывала все новые и новые подробности. Я пошел покурить. Как же я был рад! И Сашка довольна – нашла ведь дочь, сыщица моя, и удочерять никого не надо! Есть Бог на свете, есть! Только сейчас я понял, как сильно меня напрягала мысль о маленькой грязной детдомовке, которая вот-вот поселится в моем доме и отберет у меня жену.